Характеристика источников, хранящихся в государственных архивах. Наибольшую трудность для выявления, обработки и систематизации сведений об антикрестьянских репрессиях представляют хранящиеся в местных государственных архивах материалы о высылках крестьянских семей. Первичный эмпирический материал, представленный протоколами сельских сходов, заседаний групп бедноты, решениями районных чрезвычайных органов, созданных «под высылку» («троек», «пятерок»), а также сводные списки на высылку по отдельным сельсоветам и затем сведенные в порайонные списки, — все это, некогда громадное по объему, делопроизводство оказалось либо «распыленным» между районными и областными органами, либо уничтожено или утрачено в ходе реорганизаций местных органов. Так, практически исчезли (за редкими исключениями) списки на конфискацию имущества «раскулаченных» хозяйств, поскольку сама экспроприация проводилась без соблюдения формальных процедур и ее организаторы на местах либо ее не документировали вовсе, либо постарались от списков избавиться тотчас же как от компрометировавших власть сведений.
Крайне непростой является работа со списками на высылку, особенно применительно к 1930 г., когда существовало разделение крестьянских семей на две категории: 2-ю, куда определяли тех, кто высылался за пределы прежнего места проживания в отдаленные территории, и 3-ю, куда включали семьи, расселяемые в пределах того же административного района как менее опасные для властей. Необходимость проводить весьма зыбкую и нечеткую грань между этими двумя группами в сочетании со спешкой и субъективизмом в отношении между высылавшими и высылаемыми приводила к процедурной пестроте и неразберихе в составлении списков. Последние, как правило, изобиловали многочисленными уточнениями, вопросами на полях. При этом нередко имели место переводы семей из одной категории в другую, оставляя непонятной для исследователя дальнейшую судьбу семьи. Весьма важное значение имеют пометы на протоколах и списках на высылку: об арестах и содержании под стражей глав семей, о бегстве глав или семей целиком с мест своего проживания и т. д. Дополнительную сложность в выяснение судеб семей вносят резолюции типа «выяснить», «отложить решение» и т. д. Доля таких помет на страницах документов весьма велика.
Необходимо учитывать и крайнюю фрагментарность сведений о самих высылаемых семьях. Устойчивой и бесспорной можно считать лишь информацию по следующим трем параметрам: фамилия,
34
имя, отчество главы крестьянской семьи; количество членов семьи (душ, едоков); место высылки. Однако не во всех протокольных записях и списках на высылку упомянутые выше сведения даны с требуемой полнотой. Так, вместо полного написания имени и отчества встречаются сокращения альтернативного толкования (например, Ан. или Ал.), или только инициалы. Напротив, в ряде протоколов и списков на высылку встречаются более полные сведения о составе семьи, включающие имена членов семьи с указанием их возраста. Тем не менее, сам факт перечисления членов семьи еще не означал того, что все они подлежали высылке. Место высылки обозначалось в документах с разной степенью подробности. Нередко указывались данные только о сельском совете и районе без указания конкретного населенного пункта, откуда осуществлялась высылка.
Вместе с тем в местных государственных архивах содержатся комплексы документов, позволяющие дополнить и перепроверить имеющиеся в протоколах и списках на высылку сведения о высылаемых семьях. Это разного рода документы о сельских «лишенцах» (протоколы о лишении глав семей избирательных прав, списки, личные дела сельских «лишенцев»). Поскольку круг высылаемых, как правило, определялся исходя из имевшихся в тот момент в деревне «лишенцев», то персонально эти две категории, за редкими исключениями, совпадали. Это обстоятельство и позволяет проводить процедуру сравнения и дополнения требуемой информации.
Кроме того, в отдельных делах фондов райисполкомов (РНК) отложились личные учетные карточки на глав семей, поскольку эти карточки заполнялись при высылке в двух экземплярах, один из которых должен был храниться в сельсовете по месту высылки, а другой оказывался документом № 1 в личном деле депортированного. При этом следует констатировать ничтожно низкий процент сохранности этих ценнейших первичных источников в фондах райисполкомов: из отсмотренных в ГАНО 30 таких фондов карточки были выявлены лишь в двух из них, да и то не по всем сельсоветам.
Таким образом, можно констатировать, что при обращении к материалам фондов государственных архивов удается реконструировать далеко не все, да и то не с требуемой полнотой и достоверностью, общие и персонифицированные данные о высылке крестьянских семей. В процессе сопоставления, перепроверки и дополнения одних источников другими появляется возможность дать лишь неполный список глав крестьянских семей с указанием места и времени их высылки. Отмеченное обстоятельство повышает роль и значение такого массового
35
источника как личные дела глав семей или одиночек, хранящиеся в информационных центрах УВД областей и краев России и сопредельных территорий, входивших ранее в состав СССР.
Личные дела крестьян-спецпереселенцев. Личные дела, формировавшиеся делопроизводством ОГПУ-НКВД-МВД на глав семей или одиночек, имели различную по объему и структуре документную базу; внутри некоторых из них хранятся следственные дела, заведенные в случае побега и поимки спецпереселенца. Однако в основном личные дела включают сравнительно небольшой перечень документов как официального делопроизводства, так и личного происхождения. Среди делопроизводственных материалов необходимо учитывать сопровождавшие спецпереселенца и его семью в момент отправки в ссылку и являвшиеся основанием для высылки документы: справку о лишении избирательных прав, выписку из постановления РИК о высылке главы семьи вместе с домочадцами и личную карточку главы семьи, заполнявшуюся представителями сельсовета и карательного органа в двух экземплярах. Наиболее информативной из них является личная карточка главы семьи или одиночки, фиксировавшая состояние главы семьи и ее членов на момент депортации.
Личная карточка, или форма № 1, была введена в оборот в феврале 1930 г. и служила основным документом, с которого начиналось формирование личного дела на главу крестьянской семьи. Будучи регистрационным документом, личная карточка не претерпела существенных изменений на протяжении первой половины 1930-х гг. Изменялись только должности лиц, проводивших высылку или проверявших на сборных пунктах достоверность сообщаемых в карточке сведений. Так, в 1930 г. карточку подписывал уполномоченный, проводивший высылку, а ниже ставилась подпись уполномоченного следственной группы ОГПУ. В 1931 г. личную карточку подписывал также уполномоченный «райпятерки по выселению», а в процедуре проверки данных участвовали комендант сборного пункта и райупол-номоченный ОГПУ. В ходе высылки 1935 г. первую подпись ставил представитель управления НКВД, затем начальник сборного пункта и начальник райотдела НКВД.
Личная карточка включала 11 пунктов, подлежавших заполнению, фактически же их насчитывалось 12, поскольку под заглавием и без нумерации помещалась графа о районе и селе, где проживал глава высылаемой семьи. Ниже приводим перечень пунктов:
1. Фамилия, имя и отчество.
2. Год и место рождения.
36
3. Состав семьи (указать имя, отчество, возраст, где проживает, перечислив всех членов семьи).
4. Национальность, бывшая сословная принадлежность и социальное положение.
5. Лишен ли избирательных прав.
6. Род занятий (основной и подсобный).
7. Служба в старой и (особо) белой и др. контрреволюционных армиях, формированиях, бандах и т. п. (в каких частях, в каком чине и в какое время).
8. Есть ли члены семьи, служащие в Красной армии (кто и где).
9. Подвергался ли суду или адм. взысканиям (подробно, где, за что, какой приговор и отбыл ли наказание).
10. Состоял ли к моменту выселения членом колхоза, работал ли к моменту выселения в госпредприятиях, совхозах и прочих госко-опучреждениях (указать подробно, где именно).
11. Политхарактеристика (здесь указать сущность постановления бедняцко-батрацкого актива в отношении данного лица, его общую характеристику и перечислить имеющийся конкретный материал).
Из перечисленных выше параметров сущностными для целей создания базы данных являются первые пять, а также зафиксированная без номера информация о месте высылки. Остальные графы карточки фактически служили подтверждением «правильности» или «неправильности» высылки: например, п. 8 позволял выявлять на сборных пунктах те семьи, члены которых служили в Красной армии и не подпадали под высылку и т. д.
При поступлении на поселение на глав семей заводилась семейная карточка (форма № 8), формуляр которой также практически не претерпевал изменений на протяжении 1930-1940-х гг. Лицевая сторона (в верхней части содержались графы без нумерации: дата прибытия на поселение, место поселения (область, район, поселок) и основание к вселению, далее шла информация по пунктам):
1. Фамилия.
2. Имя, отчество.
3. Национальность.
4. Год рождения.
5. Место рождения.
6. Местожительство до переселения.
7. Образование.
8. Социальное происхождение.
9. Социальное положение.
37
10. Специальность общая — узкая — стаж.
11. Служба в армии.
12. Судимость.
13. Трудоспособность.
14. Местопребывание главы семьи.
Оборотная сторона содержала графы без нумерации: ф. и. о. членов семьи, степень родства, пол, год рождения, образование, специальность, кем работает, прибытие и выбытие из состава семьи.
Семейные карточки были заведены не сразу: в просмотренных делах первые карточки датированы 1933-1934 гг. В личном деле встречается несколько семейных карточек. Если глава семьи — как основная единица учета — не менялся на протяжении всего пребывания семьи на спецпоселении, то карточка только одна. Новая заводилась в случае смерти, побега, призыва в армию в годы войны или ареста и т. д. В таком случае главой семьи становилась жена, об этом на карточке мужа делалась соответствующая помета. Если что-либо происходило с женой, то роль главы семьи начинал выполнять кто-то из сыновей или дочерей. Семейная карточка является более информативным документом, т. к. в нее вносились все происходившие с семьей на поселении события — от смерти одних до рождения новых членов семьи.
Следующим по времени введения в карательное делопроизводство документом общего характера стала анкета главы семьи о пребывании на поселении, которая была разработана и введена предположительно в 1940 г. (датирована по наиболее ранней дате заполнения) в связи с проводившимися в этот период проверкой и переучетом спецпереселенцев. В отличие от предыдущих документов, анкета не имела типографского бланка и изготовлялась машинописью без нумерации, но информация излагалась в следующем порядке:
1. Ф. И. О. главы семьи.
2. Год рождения.
3. Место рождения.
4. Откуда высылался.
5. Место проживания до момента выселения (подробно место проживания и в каком году).
6. Кем выселялся (сельсоветом, райисполкомом, тройкой по выселению, органами НКВД).
7. Дата выселения, Ф. И. О., сколько лет главе семьи в момент выселения.
8. Состав семьи, их возраст в момент выселения, кто из семьи выехал на поселение, кто остался на старом месте и почему.
38
9. Объем хозяйства до революции и после революции.
10. Был или нет в хозяйстве наем рабочей силы, как постоянной, так и временной, указать сколько.
11. Кто из семьи лишался голоса.
12. Занимался или нет торговлей.
13. Куда первоначально был поселен, указать районную, поселковую и участковую комендатуру, район и поселок.
14. Указать все перемещения из комендатур с подробным адресом.
Все указанные выше регистрационно-учетные документы общего характера заполнялись на основании информации самих спецпереселенцев и проверялись, а подписывались только работниками спецорганов. Ситуация несколько изменилась в конце 1940-х гг., когда для спецпереселенцев была введена новая анкета, в которой обобщались все наиболее значительные сведения о жизни переселенцев до и после депортации. Впервые была предусмотрена личная подпись под анкетой самих спецпереселенцев: тем самым на них возлагалась ответственность за правильность сообщаемых ими о себе и своих близких сведений.
Анкета конца 1940-х гг. содержала 21 пункт (помимо этого существенное значение имели предварявшие анкету графы о месте заполнения анкеты — местоположение и номер спецкомендатуры и категория учета). Данная анкета дополняла и уточняла предыдущую только в части учета событий Великой Отечественной войны (вопросы о службе в армии, о пребывании на временно оккупированной территории и т. д.).
Помимо карточек и анкет в личных делах спецпереселенцев содержатся и другие документы, отражавшие изменение положения, статуса спецпереселенца. К их числу следует отнести запросы о розыске бежавших из комендатур крестьян, справки и удостоверения о восстановлении переселенцев в избирательных правах, о снятии со спецучета (по достижении совершеннолетия, в связи с призывом в армию и т. д.). Эта делопроизводственная документация является вспомогательной при проверке сведений общего характера, т. к. содержит обязательные персональные данные: о возрасте спецпереселенца, месте и времени высылки, о том, где находится семья в данный момент. При этом подобные документы содержат подтвержденную информацию о существенных событиях в жизни спецпереселенца (побег, восстановление в избирательных правах, призыв в армию, снятие с учета, выезд на учебу и т. д.).
39
Таким образом, в своей совокупности документы официального делопроизводства, которые составляют подавляющую часть в личных делах спецпереселенцев, позволяют реконструировать основные сведения о семьях крестьян — спецпереселенцев в следующем виде:
1. Фамилия, имя, отчество главы семьи.
2. Год рождения.
3. Место рождения.
4. Место проживания в момент высылки.
5. Дата высылки (год, месяц).
6. Состав семьи (ф. и. о., степень родства, дата рождения/возраст, изменения в составе семьи в период пребывания на поселении — смерть, рождение, побег, призыв в армию и т. д.).
7. Место поселения (первоначальное и далее на момент снятия с учета).
8. Основание и дата снятия с учета главы семьи.
9. Архивный номер дела.
10. Примечания (изменения в статусе главы семьи в период пребывании на поселении — смерть, побег, арест, призыв в армию, восстановление в правах и т. д.).
Отмеченное выше свидетельствует о том, что подлежащие внесению в базу данных сведения делятся на два информационных блока: общие сведения о главе семьи и ее членах; сведения о пребывании главы семьи и ее членов на спецпоселении.
Опыт работы с личными делами крестьян-спецпереселенцев позволяет выделить ряд специфических трудностей, которые связаны прежде всего с общим низким уровнем делопроизводства карательных органов, недостаточной квалификацией работников низового звена спецпоселений, а также рядом особенностей традиционного крестьянского мировоззрения (преувеличивать одни факты и замалчивать другие). Разнобой в написании фамилий, имен и отчеств можно объяснить тем, что работники карательных органов вносили непредумышленные искажения в тексты, записывая их со слов спецпереселенцев. Однако разночтения в датах рождения или в возрасте встречаются еще более часто, и в этом свою роль играли мотивы самих спецпереселенцев: увеличение возраста стариков давало возможность ходатайствовать об их передаче на иждивение родственникам, а увеличение возраста детей на несколько лет (от 1 до 3 лет) позволяло последним сняться с учета спецпоселений по достижении 16-летнего возраста раньше действительного срока. В случаях расхождений в написании фамилий и имен, а также дат рождения, следует брать правилом передачу альтернативной информации в скобках.
40
Большую трудность представляют допускаемые работниками органов искажения в написании географических названий территорий и мест рождения глав семей, а также территорий и мест высылки семей. Нередко в карточках и анкетах указываются и старые и новые (советские) названия административно-территориальных образований, когда речь идет о дореволюционном времени (Вятка — Киров, Оренбург — Чкалов и т. д.). Еще больше искажений допускается при передаче географических названий более низкого уровня (район, сельсовет, селение). Неразборчиво написанное или данное в сокращении в карточке на высылку название создает почву для дальнейших искажений при воспроизводстве информации в карточках и анкетах более позднего времени. Вероятно, данное обстоятельство и послужило причиной того, что в конце 1940-х гг. для остававшихся на учете крестьян была введена необходимая ознакомительная подпись самого спецпереселенца, дабы устранить искажения, накопившиеся при переносе информации в предыдущие годы. Поэтому наиболее достоверными географическими названиями следует считать те, что фиксировались органами при высылке, и те, что фиксировались анкетами последних лет. То же справедливо и в отношении информации о месте спецпоселения.
При выявлении состава семьи спецпереселенцев и степени их родства исследователь нередко сталкивается с расхождением данных, указанных в разных документах. В личных карточках на высылку отмечалась информация, которая далее могла не совпадать (порой существенно) с данными семейной карточки, заполнявшейся на поселении через 2-3 года. Имели место случаи высылки неполных семей, часть членов которых в момент депортации успевала скрыться, однако в последующем члены семьи могли вновь воссоединиться на поселении (из лагерей возвращались мужчины, родственники привозили родителям малолетних детей и т. д.). В этих случаях возникает необходимость в просмотре и сопоставлении всей имеющейся в деле информации о составе семьи и изменениях в ней на протяжении длительного времени. Наибольшей полнотой здесь обладают семейные карточки с теми дополнениями, которые вносились туда в 1930-1940-е гг. Самые точные и документированные свидетельства в личных делах затрагивают факты смерти, рождения, ареста и призыва в армию. Все сведения такого рода являются официально зарегистрированными и датированы с точностью до дня и месяца события.
В процессе работы с источниками появилась потребность в сокращении числа параметров, необходимых для внесения в будущую базу данных. Так, нами признаны малоинформативными либо пред-
41
ставленными весьма фрагментарным образом следующие общие сведения: национальность, сословная принадлежность, лишение избирательных прав, род занятий, судимость (до высылки). Практически идентичными для всех репрессированных крестьян являются такие признаки как сословная принадлежность и род занятий. То же касается и графы о лишении избирательных прав (практически в 100 % случаев базовым признаком для отправки на поселение служило лишение ранее главы семьи избирательных прав).
Сказанное выше позволяет считать, что материалы делопроизводства карательных органов (карточки и личные дела) в соединении с материалами делопроизводства государственных органов дают возможность создать информационную основу для создания базы данных о репрессированных крестьянах на спецпоселении. Результаты проведенного на этой основе исследования представлены в гл. 4 данной работы.
Глава 2. СЕЛЬСКИЕ «ЛИШЕНЦЫ» (1926-1936 гг.)
2.1. Демографические и социальные характеристики
Исследование сельских «лишенцев» проводилось на примере трех районов Новосибирской области — Кочковского, Мошковского и Че-репановского. В 1925-1930 гг. они входили в состав двух округов — Новосибирского (Мошковский и Черепановский) и Каменского (Кочковский).
Тенденции изменения численности лишенных избирательных прав, типичные для сельской местности страны, республики и Сибирского края, получили полное отражение в Новосибирском и Каменском округах. В 1926/27 гг. в Новосибирском округе «лишенцев» насчитывалось 9 010 чел. (3 % от взрослого населения округа), в Каменском — 6 469 чел. (3,2 % от взрослого населения округа), в Сибирском крае — 102 489 чел. (2,9 % от взрослого населения края)1. В 1929 г. численность «лишенцев» в этих округах значительно выросла, в Новосибирском округе она составила 14 226 чел. (4,2 % от взрослого населения округа), Каменском — 7 685 чел. (4 % от взрослого населения округа), в Сибирском крае — 165 866 чел. (4,4 % от взрослого населения края)2. Достоверные сведения о численности лишенных избирательных прав в кампанию 1930/31 гг. и в 1934 г. отсутствуют; официальная статистика показывала уменьшение этой категории в 1931 г. до 3,5 %3, в 1934 г. — до 2,6 %4. Эти данные вызывают сомнения, поскольку не известны основания для сокращения численности «лишенцев» во время проводившихся «раскулачивания» и высылок «кулаков».
В ГАНО в составе 32 архивных фондов хранится 28 965 личных дел, заведенных на лиц, лишенных избирательных прав. Для исследования были отобраны три описи фондов Кочковского (Ф. Р-440. On. 1), Мошковского (Ф. Р-400. On. 1) и Черепановского (Ф. Р-489. On. 1) районов. Принципы выбора указанных районов и репрезентативности выборки личных дел сельских «лишенцев» подробно рассмотрены при характеристике источников и методики их обработки. Составлялась районированная, серийная, случайная 20 %-я выборка из личных дел, заведенных на лиц, лишенных избирательных прав.
43
Она включает 716 дел (211 дел из Кочковского, 200 — из Мошков-ского и 305 — из Черепановского районов). Указанный массив личных дел сельских «лишенцев» явился источником для составления базы данных и расчетов. Описи всех перечисленных районов охватывают 1926-1936 гг.
В информативном плане личные дела сельских и городских «лишенцев» существенно различаются. Особенность дел горожан — подробное изложение биографий, из которых можно почерпнуть весьма полные персональные данные социально-демографического характера. В делах сельских «лишенцев» акцентируется внимание на характеристике хозяйства (особенности становления и изменения), составе и численности семьи. Подробные данные о хозяйстве приводятся лишь в качестве дополнения. Сведения о возрасте, образовании, заслугах перед новой властью включены в дела даже «бывших», священнослужителей, которых лишали избирательных прав по иным, нежели крестьян, мотивам.
Деление сельских и городских «лишенцев» на категории происходило по-разному. Так, среди новосибирских «лишенцев» власти в сводках выделяли две категории «бывших»: белых офицеров и полицейских. «Бывшие» среди сельских «лишенцев» составляли столь малую долю (2,06 %), что необходимости в их дополнительном разделении не было. В группе городских «лишенцев» не выделялись в отдельную категорию владельцы сельскохозяйственных «предприятий» (мельники, владельцы кожевенных, маслодельных и прочих предприятий), тогда как среди сельчан они представляли значительную по численности категорию (более 14 %).
Разделение на пункты оснований для лишения избирательных прав сельчан было достаточно условным. Очень редко людей лишали прав, исходя из одного пункта ст. 65 Конституции или инструкции. Обычно лишали прав по двум-трем пунктам. Многих из этих пунктов, например «участие в Колыванском восстании», «агитация против советской власти», «антисоветский элемент», «агитация против коллективизации с библией», «злостный убой скота и сокращение посева», «неуплата индивидуального обложения» никогда не существовало в официальных избирательных инструкциях. Даже против «бывших» и священнослужителей, помимо основного, выдвигали обвинения в эксплуатации наемного труда, сдаче внаем сельскохозяйственных машин, ведении торговли и т. п. Поэтому при группировке категорий выделялся основной пункт лишения (ведение торговли, служба в царской полиции и т. д.) или два, как в случае с «кулаками» (эксплуатация наемного труда и сдача сельскохозяйственных машин в аренду).
44
В Новосибирске второй половины 1920-х гг. значительную по численности категорию составляли «бывшие», которые заметно выделяясь по целому ряду характеристик, влияли на картину в целом. Сельские «лишенцы» разительно отличались от городских. На первый взгляд, доля торговцев, владельцев, «бывших» и священнослужителей в 1930-е гг. была значительно ниже, нежели в 1920-е (табл. 1).
Доля «бывших» и священнослужителей была незначительной (в совокупности эти две категории составляли лишь 6 %). Владельцы сельскохозяйственных «предприятий», торговцы, псаломщики, начетчики баптистов, председатели религиозных общин, бывшие полицейские и жандармы по основным социально-демографическим параметрам мало отличались от обычных крестьян. Иными словами, по социально-демографическому облику изучаемая группа была достаточно однородной — как в 1920-е гг., когда «кулаки» составляли лишь 35 %, а доминировали другие категории, так и в 1930-е гг., когда «кулаков» среди сельских «лишенцев» было 66 %. Вместе с тем нельзя сказать, что сельские «лишенцы» 1920-х и 1930-х гг. не различались вовсе. Значимые различия (не столько между категориями, сколько внутри них) прослеживаются по уровню доходности хозяйств, количеству посева, скота и т. д. Ввиду большого сходства сельских «лишенцев» двух десятилетий по социально-демографическим параметрам, все данные приводятся отдельно по категориям в целом за весь изучаемый период.
Таблица 1
Распределение сельских «лишенцев» по категориям и по годам подачи апелляций*, % к итогу**
Год лишения
«Кулаки»
Торговцы
Владельцы «предприятий»
Священнослужители
Бывшие белые офицеры и служащие полиции
Члены семей
По всем категориям
1927
1Д
12,5
6,2
25,9
35,7
0
5
1928
10,6
30,2
44,3
63
35,7
15,4
21,5
1929
21,8
26
33
11,1
14,3
13,4
22,2
1930
31
11,5
10,3
0
14,3
46,4
25,9
1931
12
12,5
4,1
0
0
11,3
10,2
1932
6,8
4,2
1
0
0
4,1
4,9
45
Окончание табл. 1
Год лишения
«Кулаки»
Торговцы
Владельцы «предприятий»
Священнослужители
Бывшие белые офицеры и служащие ПОЛИЦИИ
Члены семей
По всем категориям
1933
13,7
2Д
0
0
0
4,1
8
1934
2,6
1
1
0
0
3,1
2
1935
0
0
0
0
0
2
0,3
* Как правило, годы лишения избирательных прав и подачи первой апелляции совпадали (мы учитывали первую по времени апелляцию, если отсутствовали достоверные сведения о годе лишения).
** Составлена на основании базы данных, составленной по результатам обработки личных дел сельских «лишенцев».
Доля женщин среди сельских «лишенцев» была существенно ниже, чем среди городских и составляла лишь 7 % от общей численности изучаемой группы. Как и среди городских «лишенцев», женщины-сельчанки лишались избирательных прав в основном как члены семей (73 %). Это были матери, жены, дочери, снохи глав семей, которые по разным причинам самостоятельно подавали заявления на восстановление в правах. «За эксплуатацию наемного труда», т. е. как «кулаки», было лишено избирательных прав 10 % женщин. В отличие от горожанок женщины в сельской местности редко лишались избирательных прав за занятие торговлей, их доля составляла лишь 4 % (как правило, торговля велась совместно с мужем). Даже сдача жилья внаем (нетрудовые доходы) являлась более распространенным мотивом для лишения прав женщин-сельчанок (8 %). Как «священнослужители» были лишены прав 4 % женщин, ранее бывшие монахинями и в 1920-е гг. вернувшиеся на прежнее место жительства. Среди таких категорий «лишенцев» как «бывшие» и владельцы сельскохозяйственных «предприятий», женщины отсутствовали.
Женщины, лишенные избирательных прав в сельской местности и в городе, были моложе мужчин-«лишенцев». Треть составляли женщины 1900-1918 гг. рождения, в основном дочери и снохи глав семей. По уровню грамотности женщины рассматриваемой группы значительно уступали мужчинам. Так, неграмотных женщин было 64,5 % (мужчин в 3 раза меньше — 19 %), малограмотных — 19, с начальным образованием — 12 и со средним и средне-специальным — 3 %. Впро
46
чем, низкий уровень грамотности женщин в сельской местности был типичен для того времени. По данным переписи 1926 г. в Новосибирском округе неграмотными оставались 81,7 % женщин, т. е. даже больше, чем в изучаемой группе5. Как и в городе, представительницы молодого поколения сельских женщин-«лишенок» были более образованными, многие из них имели начальное образование, что позволило им впоследствии устроиться на предприятия и заводы.
Женщины-«лишенки» в сельской местности традиционно занимались домашним хозяйством, участвовали в полевых работах, воспитывали детей. Самостоятельной деятельностью (например, торговлей) деревенские жительницы в отличие от горожанок почти не занимались. Дочери «кулаков» после лишения и высылки родителей старались устроиться в городе в качестве прислуги, няни, рабочими на заводах; практически никто из них позже не остался жить в той же деревне.
Ввиду низкого уровня грамотности, большой занятости в домашнем хозяйстве женщины-«лишенки», проживавшие в сельских районах, не проявляли общественной активности: из всей рассматриваемой группы лишь одна занимала выборную должность — в 1924 г. была членом сельсовета.
Некоторые различия прослеживаются в возрастной структуре сельских и городских «лишенцев»: среди первых выше доля старших возрастных групп (старше 50 лет) — 25,8 % против 19 %, а доля молодых людей до 30 лет, напротив, ниже — 16,7 % против 21 % (табл. 2). Это свидетельствовало отнюдь не о том, что членов семей в деревне лишали избирательных прав меньше, а о том, дети «лишенцев»-сельчан реже подавали заявления о своем персональном восстановлении в правах — ждали, когда восстановят главу семьи. В городе, напротив, обычным явлением была подача заявлений детей о восстановлении в правах отдельно от своих родителей. В этом смысле в сельской местности сохранялась и соблюдалась определенная патриархальность.
Таблица 2
Возрастная структура сельских и городских «лишенцев», % к итогу
Годы рождения
Сельские
Городские
1850-1860
1,3
1
1861-1870
9
5
1871-1875
5,5
5
1876-1880
10
8
47
Окончание табл. 2
Годы рождения
Сельские
Городские
1881-1885
14
11
1886-1890
18,5
15
1891-1895
12
18
1896-1900
12
16
1901-1905
6
8
1906-1916
10,7
13
Среди «лишенцев» в сельской местности, как и в городе, преобладали люди наиболее социально активных возрастов: 1881-1900 гг. рождения (те, кому в 1930 г. было от 31 до 50 лет), они составляли соответственно 56,5 % и 60 %. При сравнении архивных документов с данными Всесоюзной переписи 1926 г. выясняется, что удельный вес людей средних возрастов среди взрослого сельского населения (старше 18 лет) значительно ниже, чем среди представителей изучаемой группы «лишенцев». При этом особенно выделяется группа 40-50-летних: ее доля среди взрослого населения составляла 16,72 %, а среди «лишенцев» — 32,5 %, т. е. почти в 2 раза больше. Среди «лишен-цев»-сельчан и всего взрослого сельского населения почти одинаково в относительных величинах представлены 30-40- и 55-60-летние. Молодежи (до 30 лет) среди сельских «лишенцев» было более чем вдвое меньше, чем среди взрослого населения6. Подобное соотношение возрастных групп — не случайность. Причина преобладания среди сельских «лишенцев» лиц 1881-1890 гг. рождения очевидна: они являлись главами хозяйств, и в 40-50 лет имели взрослых (детей) работников, а следовательно, и достаточный опыт сельскохозяйственных работ, могли расширять посевы, увеличивать размеры хозяйства. В городе и деревне в равной мере под лишение избирательных прав в первую очередь попадали люди, находившиеся на пике социальной и хозяйственной активности, именно их власть сознательно старалась исключить из общества.
Городские «лишенцы» при заполнении анкеты обязательно указывали место своего рождения, сельским «лишенцам» сообщать такую информацию было необязательно, поэтому в 23 % случаев выяснить, были ли эти сельчане коренными сибиряками или приехали из других регионов, не представляется возможным. Достоверно известно, что только 37 % сельских «лишенцев» в изучаемой группе родились
48
в Западной Сибири. При этом во всех категориях сельских «лишенцев», кроме членов семей, доля коренных сибиряков не превышала трети. Лишь в категории членов семей местные уроженцы составляли большинство — 82 %. И сельские, и городские «лишенцы» были, как правило, выходцами из Европейской России. Однако если среди горожан доминировали представители Поволжского, Уральского, Волго-Вятского и Центрального регионов, то среди сельчан лишь 1,5 % были уроженцами Урала и 4 % — Поволжья. Наиболее высокой была доля выходцев из Центрального (8,5 %) и Центрально-Черноземного (8 %) регионов. Среди сельских «лишенцев» также достаточно много было родившихся на Украине и в Белоруссии, в частности, удельный вес мигрантов из Донецко-Приднепровского района составил 6 %, из Юго-Западного — 5, Белорусского района — 4 %. Сибирские демографы отмечают традиционно значительную роль в формировании сельского населения Сибири аграрных переселенцев из европейской части России, а также Украины и Белоруссии7. Уроженцы других регионов среди сельских «лишенцев» представлены единицами.
Абсолютное большинство переселенцев оказалось в Сибири в начале XX в., во время проведения столыпинской аграрной реформы. В ходатайствах о восстановлении в правах «лишенцы» подробно описывали свои злоключения при переселении, сложность обзаведения хозяйством, непростые взаимоотношения со старожильческим населением.
Среди категорий сельских «лишенцев» — в отличие от городских — выходцы из различных регионов распределялись достаточно равномерно. Примерно равные доли уроженцев Европейской России, Украины, Белоруссии зафиксированы в категориях «кулаков», торговцев и владельцев сельскохозяйственных «предприятий».
Группы как сельских, так и городских «лишенцев» включали достаточно много выходцев из западных регионов, но по этническому составу они значительно различались. Главным образом тем, что среди «лишенцев»-горожан выходцев из Украины и Белоруссии представляли преимущественно евреи, а среди сельчан — исключительно украинцы и белорусы. Кроме того, по этническому составу сельские «лишенцы» отличались меньшим разнообразием, чем городские. Русские составляли 86 % от всей группы, украинцы — 10 %, белорусы — 3,5 %. Удельный вес каждой из национальностей среди «лишенцев» и всего сельского населения (по переписи 1926 г.) был примерно одинаковым (русские — 78 %, украинцы — 9,5 %, белорусы — 3,7 %8). Из этого можно сделать вывод о том, что при лишении избиратель
49
ных прав власть не проводила сознательной дискриминации по этническому принципу
Сословная принадлежность сельских «лишенцев» очевидна: из них 99,2 % до революции относилось к крестьянскому сословию. Исключение составили два бывших белых офицера из мещан и три священника, представлявшие бывшее привилегированное сословие — духовенство. Таким образом, абсолютное большинство сельских «лишенцев» принадлежало к самому многочисленному до революции в России низшему сельскому сословию — крестьянству и не имело никакого отношения к бывшим «эксплуататорским классам».
Очевидно, что формальное отнесение почти всех сельских «лишенцев» к крестьянству не позволяет увидеть соотношение социальных групп среди них. Выявить же реальную картину невозможно из-за крайней противоречивости сведений, содержащихся в личных делах. Власти, часто использовали термин «исторический кулак» и таким образом относили часть крестьян к дореволюционным зажиточным слоям деревни. Сами же крестьяне категорически опровергали подобный перенос статуса, поскольку считали, что были «вечными середняками» или даже бедняками. Установить истину без документального подтверждения чаще всего невозможно.
Уровень грамотности сельских «лишенцев» можно оценить как достаточно высокий для рассматриваемого периода. Неграмотных было 22,5 %, об образовании 6,8 % «лишенцев» нет сведений, они, вероятнее всего, были неграмотными. То есть в общей сложности неграмотные составляли около 30 %. Для сравнения укажем, что по данным переписи 1926 г. в Новосибирском округе неграмотными оставались 63,5 % сельских жителей обоего пола, мужчин — 44,2 %9 (мужчины составляли основную массу сельских «лишенцев»). Таким образом, неграмотных среди сельских «лишенцев» было примерно в 1,5 раза меньше, чем среди всего населения округа. При этом малограмотные (умевшие читать и расписываться) преобладали, их было 37,5 %; имевших начальное, сельское образование — 30 %, лиц со средним, средне-специальным или высшим образованием — лишь 3,2 %.
Показатель уровня грамотности зависит прежде всего от пола и возраста «лишенца». Неграмотных женщин среди сельских «лишенцев» было в Зраза больше, чем мужчин (64,5 %и 19 % соответственно). Чем моложе были «лишенцы», тем меньше среди них неграмотных и малограмотных, основная масса молодежи имела начальное образование. Среди старшего поколения, напротив, преобладали неграмотные (табл. 3).
50
Таблица 3
Распределение сельских «лишенцев» по годам рождения и уровню грамотности, % к итогу
2н
н
Имеющие образование
« я
Годы рожде ния
я н о S
<Л
Он
и
CD
Д
о S
а
е-
о
начальное
среднее
средне-специальное, высшее
я
а
CD » О
н
CD
К
1850-1860
66
11
22
0
0
0
1861-1870
45
31,6
8,3
0
0
15
1871-1875
43
40,5
2,7
0
0
13,5
1876-1880
36
40
15,7
4
0
4
1881-1885
24
41,6
25
1
0
8
1886-1890
17,5
44,4
31
1,6
0
5,5
1891-1895
19,5
41,4
33
5
0
1,2
1896-1900
10
42
31,3
2,4
0
14,6
1901-1905
12
41,8
42
2,3
0
2,3
1906-1917
7
12,3
68,4
9,5
2,7
0
Вопреки первоначальным представлениям уровень грамотности среди «лишенцев» практически не зависел от места рождения: он оказался почти одинаковым как у выходцев из Европейской России и западных регионов, так и у старожильческого населения.
К занятиям городских «лишенцев» власть всегда проявляла пристальный интерес, сельские «лишенцы» в этом отношении ее заботили меньше. Пункт о занятиях присутствовал в карточке сельчанина, но на него отводилось так мало места, что запись обычно была краткой: «хлебопашество», «торговля» и т. п. Бесценным источником информации о занятиях представителей изучаемой группы на протяжении 20-25 лет, предшествовавших лишению прав, являются ходатайства крестьян о восстановлении в правах. Некоторые заявители рассказывали о своей судьбе, описывали основные моменты биографии, заслуги перед новой властью. Конечно, в этих материалах нет столь подробных сведений по годам и месяцам, как в делах городских «лишенцев», но они позволяют составить общее представление о занятиях сельчан.
51
До 1914 г. большая часть «лишенцев» занималась крестьянским трудом (79 %), остальные учились (8,3 %), работали по найму (5,3 %), занимались торговлей и предпринимательством (1,7 %), работали в государственных учреждениях и церквах (по 1 %), служили в карательных органах, занимались кустарным трудом (по 0,6 %) (Прил. I). В годы Первой мировой войны три четверти будущих сельских «лишенцев», в отличие от городских, не изменили своим занятиям. Продолжали трудиться на земле 85,8 % и работать при церкви 85,7 % «лишенцев». По-прежнему занимались торговлей и предпринимательством 9 %, состояли на государственной службе — 16 %, в карательных органах — 25 % сельчан. Война явилась причиной изменения занятий 14,3 % сельских «лишенцев». На фронты были мобилизованы 12,5 % ранее занимавшихся крестьянским трудом, 5,7 % учившихся в учебных заведениях, 50 % работавших в государственных учреждениях и служивших в карательных органах, 30 % работавших по найму и т. д. Смена занятий остальных не была связана с мировой войной. Более половины ранее учившихся и треть торговавших занялись крестьянским трудом. Нельзя не отметить, что в этот период служба в карательных органах и торговля не привлекали будущих сельских «лишенцев». В целом до 1917 г. видами деятельности, за которые впоследствии будут лишать избирательных прав (работа при церкви, торговля, предпринимательство, служба в полиции или жандармерии), занималось лишь 4,5 % представителей рассматриваемой группы.
Во время революций, в годы Первой мировой и Гражданской войн сельчане, в отличие от горожан, как правило, не меняли свои занятия (Прил. II). За этот период сменили вид деятельности менее трети сельских «лишенцев» (29,8 %) и более половины городских. В 1917-1920 гг. 88,8 % сельских жителей продолжали заниматься хлеборобством, 75 % — работать при церкви.
Демобилизованные из царской армии крестьяне либо возвращались к своему традиционному занятию — хлеборобству (65 %), либо начинали работать в советских учреждениях (5,6 %), по найму (4,4 %), заниматься единоличным трудом (4,4 %). Часть демобилизованных была вновь призвана в Красную (25 %) и белые (5,6 %) армии, 2,2 % приняли участие в партизанском движении.
В 1917-1920 гг. сельчане, служившие в годы Первой мировой войны в карательных органах, работавшие в государственных учреждениях, торговавшие, работавшие по найму и на заводах, вернулись к крестьянскому труду. Трудности революций и Гражданской войны не способствовали спокойному занятию торговлей и даже работе на за
52
водах. Перипетии легче было пережить в деревне, поэтому туда возвращались даже те, кто некогда уехал в город.
Во время Гражданской войны было мобилизовано в Красную армию 6,3 % ранее занимавшихся земледелием, в белые армии — 2 %, участвовали в партизанском движении и «контрреволюционных восстаниях» — около 2 % земледельцев — будущих «лишенцев». В целом, в отличие от горожан, лишь 13 % сельчан, ставших «лишенцами», принимали непосредственное участие в Гражданской войне — как на стороне белых, так и красных. Служили в белых армиях 2,2 %, в Красной армии — 8,6 %, участниками партизанского движения были 1,3%, «бандформирований» — 0,6%. Примечательно, что будущие «лишенцы» охотнее сражались за новую власть (9,9 %), чем за белых (2,8 %). На стороне белых пятеро служили офицерами, остальные были рядовыми.
После окончания Гражданской войны сельские «лишенцы» вернулись к своим прежним занятиям (Прил. III). Одни из служивших во время Гражданской войны в Красной (84,6 %) и белых (78,5 %) армиях, а также все участники партизанского движения и контрреволюционных мятежей после окончания боевых действий вернулись к традиционному крестьянскому труду, другие устроились на работу в советские учреждения, занялись торговлей, кустарным или единоличным трудом.
В отличие от «лишенцев»-горожан, многие из которых неоднократно меняли вид деятельности в годы нэпа, сельчане не столь активно стремились к перемене занятий, лишь 31,2 % крестьян сменили за этот период вид деятельности (с учетом вернувшихся из армий). В 1920-е гг., как и прежде, стабильной оставалась численность тех, кто трудился на земле и работал при церкви.
Крестьяне вообще неохотно меняли свои занятия И с большим недоверием относились к перемене вида деятельности. Лишь 15,4 % из них смогли оставить (временно или постоянно) свою традиционную деятельность и начать торговать (7,5 %), работать при церкви (1 %), в советских и кооперативных организациях (1 %), заниматься кустарным (1,3 %) и единоличным трудом (1,2 %); 2,3 % были призваны на службу в Красную армию. При этом лишь единицы из сельских «лишенцев» бросили свое хозяйство; даже служащие советских и кооперативных учреждений, хотя и были заняты на основной работе, вели хозяйство при помощи наемных работников (за что впоследствии, как правило, и были лишены прав). Труд торговцев зачастую носил сезонный характер; торговцы продавали продукты своего хозяйства и, конечно, не бросали его. Псаломщики и церковные старосты, куз
53
нецы, пимокаты и прочие также продолжали вести хозяйство. Таким образом, несмотря на все жизненные перипетии, войны, революции, до конца 1920-х гг. сельские «лишенцы» оставались верными своим традиционным занятиям.
Рубеж 1920-1930 гг. стал поистине переломным для большинства сельских «лишенцев»: 97,6 % сменили вид деятельности (Прил. IV). В деревне произошла катастрофа: крестьяне, десятилетиями занимавшиеся хлеборобством, в одночасье оказались насильственно высланными либо были вынуждены сами изменить занятия. Лишь 1,3 % крестьян по-прежнему оставались хлеборобами, ни один человек в изучаемой группе не продолжил заниматься торговлей, не работал при церкви. На спецпоселение было выслано 33 % ранее занимавшихся крестьянским трудом, 39,5 % торговцев и 42,8 % работавших при церкви. Были осуждены и отбывали наказание в тюрьмах 7 % крестьян, около 2 % сбежали из ссылки. Реальная численность избежавших «раскулачивания» (или высылки) была больше: устроились в городе по найму 3,3 %, на заводы — 6 %, занялись кустарным и единоличным трудом в городе — 2 %. Почти 19 % будущих «лишенцев» вступили в колхозы.
Молодые люди, ранее учившиеся, были высланы с семьями на спецпоселения либо отправились в поисках работы в города. Из тех, кто в годы нэпа был занят в сельских советских и кооперативных организациях, потеряли работу 25 %, были высланы 15 %, остальные работали в колхозе, по найму и т. п.
В 1930 г. самыми распространенными занятиями сельских «лишенцев» становятся: работа в колхозе (15,3 %), на заводе (6,6 %), по найму (4,6 %). Кроме того, на спецпоселении оказался 31 % представителей изучаемой группы, около 7 % отбывало наказания в тюрьмах. Занятия 23 % сельских «лишенцев» в этот период не известны.
Если в 1929-1930 гг. абсолютное большинство сельских «лишенцев» было вынуждено радикально изменить вид деятельности, то в 1931-1936 гг.занятиябО % представителей группы остались неизменными (Прил. V). По-прежнему 80 % крестьян, высланных в предыдущий период, оставались на спецпоселении, 6 % бежали, 3,3 % умерли в ссылке, некоторые (8 %) по разным причинам оказались освобождены и либо вернулись на прежнее место жительства и вступили в колхоз, либо, оказавшись в городе, устроились на заводы, занялись единоличным или кустарным трудом. Многие из тех, кто отбывал наказание, умерли в тюрьмах; выжившие, как правило, возвращались к семьям на спецпоселения.
54
В 1930-е гг. продолжали работать на заводах и в артелях крестьяне, сумевшие в конце 1920-х гг. перебраться в город. Исключение составили те, кого уволили «за сокрытие социального положения» или призвали в тылоополчение (дети «кулаков», работавшие на предприятиях).
Судьбы сельских «лишенцев», вступивших в 1930 г. в колхозы, но в 1931-1935 гг. вышедших или исключенных из них, индивидуально обложенных, подвергшихся «раскулачиванию» и лишению избирательных прав, сложились по-разному. Более половины из них остались работать в колхозе: они смогли доказать, что не относятся к «кулакам», или же им позволили остаться в деревне. Остальных ожидала учесть ранее «раскулаченных»: около 4 % попало в тюрьмы и лагеря, 16,5 % было отправлено на спецпоселение, остальные, став отходниками, устроились в городах на стройках, заводах, занялись кустарным трудом, работали плотниками, извозчиками и т. п.
В 1931-1936 гг. на спецпоселение выслали 10 % сельских «лишенцев» (по сравнению с 1930 г. втрое меньше). Остальные в этот период были призваны в тылоополчение, смогли устроиться работать на предприятия, заводы, стройки, шахты. Безработными оставались немногие сельские лишенцы» (1,2 %), преимущественно бывшие белые офицеры, ранее работавшие в советских учреждениях.
До 1929-1930 гг., в отличие от городских «лишенцев», которые в первой четверти XX в. неоднократно изменяли род своей деятельности, демонстрировали мобильность и адаптируемость в постреволюционном обществе, сельские проявляли постоянство в занятиях. Даже Первая мировая и Гражданская войны не внесли радикальных изменений в традиционные занятия 75 % сельских «лишенцев». На рубеже десятилетий абсолютное большинство сельских «лишенцев» ожидала подлинная катастрофа, прервавшая привычное течение жизни, заставившая радикально изменить многое, в т. ч. занятия. В дальнейшем судьба этих людей сложилась по-разному, но преобладающая их часть к традиционному крестьянскому труду уже не вернулась.
В 1920-е гг. 16 % будущих сельских «лишенцев» занимали различные выборные должности. Как оценить этот показатель общественной активности? С одной стороны, по сравнению с городскими «лишенцами» сельчане (до своего лишения) значительно менее активно участвовали в общественной жизни, но с другой, самих возможностей проявить себя на общественном поприще у них было намного меньше. В городе люди, работая на предприятиях или в советских учреждениях, зачастую были вынуждены выполнять общественные поручения, вести кружки, участвовать в ликвидации неграмотности, читать лек
55
ции и т. п. В деревне ситуация складывалась совершенно по-иному, количество выборных должностей здесь было меньше. Из будущих сельских «лишенцев», занимавших выборные должности, 34,6 % составляют члены сельсоветов (волисполкомов), 17 % — председатели сельсоветов (волисполкомов), 10,4 % — сельские исполнители, 12 % — члены правления, председатели различных кооперативных обществ (маслоартелей, потребительских обществ, кредитных товариществ), 7,2 % — члены сельских комитетов крестьянской общественной взаимопомощи (СККОВ), 5,6 % — члены школьных советов. Несколько человек были уполномоченными по землеустройству, членами (председателями) ревизионных комиссий и т. п. В 1930-е гг. 8 человек до лишения избирательных прав входили в правления колхозов.
Справедливости ради отметим, что выборные должности занимали чаще всего представители самого многочисленного слоя сибирской деревни — середняки. Многие из них, действительно, были уважаемыми, хорошими хозяевами, иногда даже «культурниками»10, авторитетными среди своих односельчан. Поэтому не случайно, что именно они, несмотря на свою общественную активность, оказались лишенными избирательных прав — власть в известной мере опасалась их влияния на окружающее население.
Собственно политическая активность сельских «лишенцев» в рассматриваемой группе была невысокой, впрочем, как и среди всего крестьянского населения. В отличие от городских «лишенцев», среди которых встречались члены различных российских партий, среди сельских были только члены большевистской партии. В ВКП(б) состояли 1,6 % от рассматриваемой группы, еще 0,4 % являлись членами ВЛКСМ. Все члены ВКП(б) и ВЛКСМ были грамотными, 70 % - с начальным образованием. Вступили в партию в начале 1920-х гг. 45 % (половина из них впоследствии «механически» выбыла из рядов, остальные стали членами ВКП(б) в конце 1920-х гг.). Утрату избирательных прав члены ВКП(б) объясняли местью, ненавистью односельчан, родственников, которых (или их самих) они недавно «раскулачивали». После выяснения обстоятельств дела члены партии, как правило, восстанавливались в правах.
В Первой мировой войне участвовало 13,7 % сельских «лишенцев». Лишь около трети из них позже приняли участие в Гражданской войне. После 1917 г. около 13 % в совокупности служили в Красной (до 1930 г.) и белых армиях. Были эти люди насильственно мобилизованы или служили добровольно — выяснить не удалось; власти обвиняли их в активной, добровольной поддержке белых, а сами крестьяне утверждали, что были мобилизованы насильственно.
56
Служба в Красной армии всегда особо подчеркивалась в ходатайствах «лишенцев» в качестве доказательства активной поддержки советской власти «с оружием в руках». Сами избирательные комиссии также интересовались, служил ли «лишенец» в Красной армии и был ли членом семьи красноармейца. Однако служба в Красной армии далеко не всегда служила залогом положительного решения при восстановлении в правах. С учетом семей красноармейцев более 15 % «лишенцев» оказывали военную поддержку советской власти.
И для горожан, и для сельчан лишение избирательных прав имело массу негативных последствий, но жители сельской местности воспринимали эту дискриминационную меру особенно болезненно, поскольку отсутствие избирательных прав влекло за собой «раскулачивание», выселение из жилья, конфискацию имущества и т. д. Поэтому ходатайства сельских «лишенцев» о восстановлении в правах пронизаны таким горем, болью о собственной судьбе и судьбе членов своей семей, своих хозяйств. В 1935-1936 гг. крестьяне, давно жившие на спецпоселении или работавшие на предприятиях, в шахтах, упорно требовали справедливости: признания властями ошибки при лишении их прав, при этом они подробно перечисляли все экспроприированное имущество (до последней курицы и ягненка).
Ходатайства и жалобы «лишенцев» достойны самого подробного и внимательного изучения. Благодаря им можно представить доводы, которые с точки зрения «лишенцев» должны были убедить комиссии в необходимости восстановить человека в правах, а также реакцию представителей власти, их предпочтения при принятии решения о том, кто был достоин избирательных прав. Какие же аргументы при восстановлении учитывались избиркомами? Желая восстановиться в избирательных и обрести все остальные гражданские права, более трети ходатаев опровергали саму правомерность лишения. Каждая категория приводила в свою пользу характерные для нее доводы. Это было отрицание или эксплуатации наемной рабочей силы, получения прибыли от деятельности сельскохозяйственных «предприятий» и сдачи в аренду машин, или факта торговли, или исполнения религиозных обязанностей. Около 15 % всех сельских «лишенцев», хотя и признавали доводы к лишению прав, но оправдывались определенными обстоятельствами. Особенно часто ссылались на вынужденные обстоятельства крестьяне, обвиненные в эксплуатации наемного труда, а также торговцы и предприниматели. Первые доказывали, что прибегнуть к труду наемных работников их заставили уважительные причины: призыв в армию кормильца, собственная нетрудоспособность, болезнь, отсутствие рабочих рук в хозяйстве, выполнение
57
обязанностей, связанных с выборной должностью. Торговцы и предприниматели приводили в качестве основного оправдания безработицу, отсутствие средств и возможности прокормить себя и свою семью. В основном крестьяне, обвиненные в получении прибыли от деятельности сельскохозяйственных «предприятий» и эксплуатации сельскохозяйственных машин, и торговцы упрекали власть в значительном преувеличении их дохода или размеров хозяйства.
Были такие заявления, в которых авторы доказывали свой бедняц-ко-середняцкий статус или трудовой характер хозяйства, опровергая предъявленные им обвинения (14 %). На этом прежде всего настаивали крестьяне, обвиненные в эксплуатации наемного труда, владении сельскохозяйственными «предприятиями» и обогащении от сдачи в аренду сельскохозяйственных машин, т. е. «кулаки». Иногда подобное встречается и в заявлениях торговцев, священнослужителей и т. п. Около 10 % сельских «лишенцев» мотивировали обоснованность своего восстановления наличием трудового стажа или успехами в труде. Чаще всего этот довод встречается в заявлениях «лишенцев» и их детей, которые заработали трудовой стаж на заводах и предприятиях либо на спецпоселении. Мотивация экономической независимостью встречается исключительно в заявлениях членов семей «лишенцев» (6 %). На сочувствие со стороны власти рассчитывали 9 % сельских «лишенцев», ссылавшихся на болезнь, инвалидность, старость.
Из всех доказательств, которые приводились в ходатайствах, наиболее вескими сельские «лишенцы» считали «особые заслуги перед советской властью». Такие заслуги, по мнению крестьян, имели те, кто занимал выборные должности (16 %). Некоторые заявители указывали, что сами или их близкие родственники служили в Красной армии, были членами партизанских отрядов (15%). В заявлениях всегда особо подчеркивалось бедняцкое или батрацкое происхождение (12 %), часто с подробным описанием прошлого: тяжелая жизнь семьи, безземелье, засилье помещиков (работа батраками). Членство в ВКП(б) самих или близких родственников сельским «лишенцам» также представлялось серьезным доводом при обосновании необходимости восстановления, но лишь менее 2 % могли «похвалиться» членством в ВКП(б) или ВЛКСМ.
Теперь коснемся вопроса, насколько удачными были апелляции сельских «лишенцев». Смогли восстановиться в правах лишь менее трети подававших заявления. В отличие от «лишенцев»-горожан, к которым избирательные комиссии относились со значительно большей снисходительностью, для сельчан добиться восстановления прав представляло огромную трудность (табл. 4).
58
Таблица 4
Структура сельских «лишенцев», восстановленных в избирательных правах по категориям и районам, % от подававших апелляции
Район
«Кулаки»
Торговцы
Владельцы «предприятий»
Священнослужители
«Бывшие»
Члены семей
Всего
Мошковский
39,7
20,6
17
0
12,5
76,6
35,5
Черепановский
24,3
25
0
12,5
0
63
27,6
Кочковский
30
35
10,7
0
0
80,9
32,5
Итого
30
22,9
9,7
3,7
7
71
31,2
Большая часть «лишенцев» добивалась своего восстановления на протяжении всей первой половины 1930-х гг., вплоть до 1936 г. Сложности с восстановлением в правах сельчан были обусловлены в основном тем, что в случае признания лишения избирательных прав и «раскулачивания» неправомерными восстановленному в правах полагалось вернуть имущество. Каждое подобное решение местные власти воспринимали «в штыки». Численность восстановленных по разным районам не совпадает, что свидетельствует о различиях в позициях местных властей, районных избирательных комиссий (РИК), решавших вопрос о восстановлении в правах или подбиравших документы для окружной или краевой комиссий. Алексеевская (Мошковская) РИК либеральнее других подходила к вопросу о восстановлении: по ее решению были восстановлены в правах 35,5 % «лишенцев». Черепановская РИК занимала наиболее жесткую позицию по отношению к «лишенцам»: из всех изучаемых районов в нем оказалось менее всего восстановленных в правах — 27,6 % (см. табл. 4).
Наиболее высокой доля восстановленных среди сельских и городских «лишенцев» была в категории «члены семей». В сельской местности, в отличие от города, к восстановлению «бывших» и священнослужителей относились крайне настороженно. Положительные решения в отношении их принимались чрезвычайно неохотно: они коснулись лишь 7 % «бывших» и 3,7 % священнослужителей (см. табл. 4). Среди «крестьянских» категорий с особым «пристрастием» относились к владельцам сельскохозяйственных «предприятий» (владельцы мельниц, шерсточесалок, маслобойных заводов
59
и пр.). Из них прежний статус получило менее 10 %, в Черепановском районе — ни один человек. К тем, кто занимался торговлей, власти относились также с большим подозрением, вследствие чего доля восстановленных в этой категории составила лишь 27,08 % от подававших апелляции. Легче было восстановиться «кулакам», хотя восстановленных среди них было всего 30 %, в Мошковском районе — 40 %.
Насколько совпадало представление сельских «лишенцев» и властей всех уровней об условиях, необходимых для восстановления в правах? Четкой связи между восстановлением в правах и каким-либо фактором на рассматриваемых материалах установить не удалось, но некоторые тенденции очевидны: среди сельских и городских «лишенцев», восстановленных в правах, преобладают представители самых старших (старше 70 лет) и самых молодых (моложе 25 лет) возрастных групп. В остальных возрастных группах доля восстановленных колеблется от 14 % до 35 %.
Среди лиц разных возрастов доля восстановленных в правах составила, %:
1850-1860
55
1861-1870
25
1871-1875
27
1876-1880
14
1881-1885
25
1886-1890
29
1891-1895
22
1896-1900
32
1901-1905
35
1906-1917
70
Грамотному крестьянину было проще писать жалобы, собирать разные документы для восстановления в правах, однако избирательные комиссии предпочитали не доверять сведениям, изложенным в жалобах и ходатайствах «лишенцев». Видимо, по этой причине уровень грамотности сельских «лишенцев» не оказывал существенного влияния на положительный исход дела при восстановлении. Так, среди восстановленных в правах неграмотные составляли 33 %, грамотные — 29 %, имевшие начальное образование — 38 %, среднее — 36 %.
60
Основания для апелляции, %
Довод, указанный в апелляции
Доля восстановленных, %
служба в Красной армии
39,7
занимали выборные должности
40
были членами ВКП(б) или ВЛКСМ
78
бедняцко-батрацкое происхожде-ние
32
инвалидность, болезнь
37
отрицали нетрудовой статус
24
утверждали трудовой статус или что их хозяйство середняцкое
25
имели пятилетний трудовой стаж
71
были экономически независимы от главы семьи
71
вынужденные обстоятельства
22
Важным условием принятия избирательными комиссиями положительного решения было членство заявителя в ВКП(б) или ВЛКСМ. Сам факт членства в правящей партии уже гарантировал внимательное разбирательство дела. Достаточно высокие шансы на восстановление в правах были у имевших пятилетний трудовой стаж. В этой связи отметим, что власти, даже при наличии установленного законом пятилетнего трудового стажа и ударной работы, отказывали в восстановлении почти трети сельских «лишенцев», ссылаясь либо на «антисоветские настроения» заявителей, либо на их недостаточную активность на общественной работе. Положительного решения добивались и те, кто свидетельствовал о своей экономической независимости от главы семьи. Постановление ЦИК СССР от 22 марта 1930 г. давало возможность молодежи восстановиться, порвав отношения с родителями.
Вопреки надеждам «лишенцев», избирательные комиссии не относились серьезно к сообщениям заявителей об «активной поддержке» советской власти, о службе в Красной армии, участии в партизанском движении, работе на выборной должности. Лишь в 40 % случаев власть учитывала эти аргументы. Среди тех, кто не служил в Красной армии и не занимал выборные должности, восстановленных было не намного меньше. Крестьян, рассчитывавших доказать «нечуждость» советской власти утверждением о своем бедняцко-батрацком происхождении, также ожидало разочарование: из них было восстановлено менее трети.
Наиболее часто авторы ходатайств отрицали основания для лишения прав, подчеркивали трудовой или середняцкий характер
61
хозяйства или оправдывались вынужденными обстоятельствами. Однако это избирательными комиссиями, как правило, не учитывалось. Удивительно, но более эффективными были апелляции к состраданию, сочувствию, призывы пожалеть, а также ссылки на преклонный возраст, болезни и инвалидность. Обращения, в которых выражено желание «строить социализм вместе со всеми», «не быть отбросом общества», составляют десятую часть. Они написаны преимущественно молодыми «лишенцами» и наглядно демонстрируют, что их авторы успешно усвоили навязывавшиеся штампы. Однако положительное решение получали менее половины таких заявителей.
Следует признать, что самой неэффективной была тактика отрицания признаков лишения прав, утверждения трудового характера своего хозяйства или занятия и тем более оправдания определенными обстоятельствами. Тем, кто настаивал на последнем, не помогала в этом случае даже ссылка на былые заслуги перед советской властью. Значительно более удачной можно признать линию поведения, состоящую в признании своих ошибок, покаянии перед советской властью за «былые грехи», а также в доказательстве своих трудовых заслуг и лояльности власти. Фактором, влиявшим на принятие положительного решения, был возраст; более всего восстановленных — в группах молодежи и пожилых людей. С детьми «лишенцев» все очевидно: власть стремилась расколоть поколения. Пожилых же восстанавливали, вероятно, из соображений «прагматического гуманизма». Представители этой категории уже не могли сколько-нибудь реально влиять на ход событий и в поведенческом плане не представляли для никакой угрозы. Кроме того, власть, снимая с себя всякую ответственность о стариках, перекладывала ее на родственников.
В общей сложности, как отмечалось выше, только 31,2 % сельских «лишенцев» удалось вновь обрести гражданские права. На разных уровнях избирательных комиссий к восстановлению подходили с разной степенью строгости. Хотя через райизбиркомы проходили все жалобы «лишенцев», шансы восстановиться в этой инстанции были невелики. Райизбиркомы утверждали списки по отдельным селениям и впоследствии неохотно меняли свои решения; положительный исход имели 20,3 % дел. Новосибирская окружная комиссия до своей ликвидации в 1930 г. рассматривала более половины жалоб сельских «лишенцев», но принимала положительные решения нечасто, их доля составляла 24,6 %. До краевой избирательной комиссии доходило 41,3 % жалоб сельских «лишенцев». Надежды крестьян на эту инстанцию были небезосновательны: ею принималось 40,5 % положительных решений. До ВЦИК дошло 5,5 % жалоб. У их авторов
62
шансы на восстановление были выше, чем у тех, кто апеллировал к районным и окружным комиссиям. ВЦИК удовлетворил 38 % жалоб. Вопреки строжайшему запрету пересматривать решения вышестоящих комиссий и лишать прав на прежних основаниях вторично, районные избиркомы, полагая, что краевая комиссия и ВЦИК «не знают всех обстоятельств дела», сопротивлялись выполнению их решений.
2.2. Категории сельских «лишенцев»
«Эксплуататоры наемного труда». Лишенные избирательных прав за использование наемного труда («кулаки») не являлись самой многочисленной категорией среди сельских «лишенцев» ни во второй половине 1920-х, ни в первой половине 1930-х гг. В 1925-1926 гг. в целом по стране их было 3,7 %, в 1927 г. — 11,1 %, в 1929 г. — 10,5 %, в 1931 г. — 20,1 %1. В Сибирском крае доля этой категории была несколько выше, чем в целом по стране: в 1927 г. она составляла 14,4 % от общей численности «лишенцев», в 1929 г. — 16,2 %2.
Как отмечалось выше, советское избирательное законодательство в разные периоды причисляло к «кулакам» различные группы крестьян. До 1926 г. применение сезонного наемного труда не каралось лишением избирательных прав. Позже список «признаков» т. н. кулаков стал увеличиваться. Наконец, постановление ЦИК и СНК СССР от 23 февраля 1930 г. об утверждении нового Положения о едином сельскохозяйственном налоге и введении его в действие на 1930/31 г. причислило к «кулакам» практически все категории сельских «лишенцев», включая «владельцев промышленных предприятий», торговцев, «сдающих внаем жилье», и даже служителей религиозного культа. Если исходить из духа и логики последнего документа, то всех сельских «лишенцев» можно рассматривать как некую единую группу.
Деление сельских «лишенцев» на категории было очень условным. Наибольшие сомнения у нас возникали при разделении крестьян на «эксплуататоров наемного труда», владельцев сельскохозяйственных «предприятий» и торговцев, потому что крестьянин, торговавший на рынке или имевший лавку, вел хозяйство и мог использовать наемный труд. Владельцы сельскохозяйственных «предприятий» также имели хозяйства и, как правило, прибегали к наемному труду и т. д. При анализе личных дел сельских «лишенцев» выяснилось, что избирательные комиссии обычно выделяли главный пункт лишения и уже «под него» собирали доказательства. При причислении к торговцам обычно указывали вид и размер торговли (патент, доход,
63
налогообложение и т. п.), к владельцам сельскохозяйственных «предприятий» — род, доход, налогообложение «предприятия», иногда год приобретения, использовался ли наемный труд. К «классическим кулакам» относили тех, кто привлекал наемных работников и сдавал внаем сложные сельскохозяйственные машины. В качестве доказательства рассматривались договоры о найме труда (или свидетельские показания), карточки неземледельческих заработков, сведения о доходности и т. п.
К категории «кулаков» мы отнесли сельских «лишенцев», которым вменяли в вину эксплуатацию наемного труда и сдачу в наем сельскохозяйственных машин. Эти два основания для лишения прав практически всегда сопутствовали друг другу; редко прав лишали по одному из них. По двум пунктам лишили прав 88,5 % представителей данной группы, только за эксплуатацию наемного труда — 9,7 %, за сдачу внаем сельскохозяйственных машин — 1,8 %. В изучаемой нами группе сельских «лишенцев» «эксплуататоры наемного труда и сдававшие внаем сельскохозяйственные машины» были самой многочисленной категорией: в 1920-е гг. они составляли 35 % от общей численности группы, в 1930-е гг. — 66 %. Представители данной категории впервые были лишены избирательных прав в ходе избирательной кампании 1926/27 гг., их доля в общей массе «лишенцев» составила 1 %; в кампании 1928/29 гг. — 33 %, в 1930 г. — 31 %. В дальнейшем число вновь лишенных прав «эксплуататоров» сократилось: в 1931 г. оно составило 12 %, в 1932 г. — 7 %, в 1933 г. — 14 %. Поиск «кулаков» не прекращался и в дальнейшем; в 1934 г. лишенными прав за принадлежность к «кулакам» оказалось еще 2 % «лишенцев» (см. табл. 1).
Среди «кулаков» превалировали мужчины, женщины составляли лишь 1,4 %. Ситуация, когда женщина являлась главой хозяйства, была совершенно нетипичной и складывалась лишь ввиду отсутствия (утраты) мужа или взрослых сыновей. В этом случае, как верно отметил В. П. Данилов, женщина оказывалась скорее эксплуатируемой и была вынуждена нанимать работников3. В своем ходатайстве Евдотья Егоровна Каргина, лишенная прав «за эксплуатацию наемного труда», с возмущением писала: «После смерти мужа жила с малолетними детьми в такой бедности работала больше лошади, и исплотировала [так в документе. — М. С] только саму себя»4.
Главами зажиточных хозяйств являлись люди преимущественно среднего и старшего возрастов, т. е. те, у кого были взрослые (подрастающие) дети-работники и опыт ведения хозяйства. Не случайно, что 30-49-летние составляли 64,2 %, 50-80-летние — 27,4 %, молодые хозяева — лишь 8 % (табл. 5).
64
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.